Петр Еремеев. Летописец
Рано пристрастился к чтению. Это пристрастие Николинька вынес, конечно же, из дома Скоблиных-родичей. Еще в прошлом, в XVIII в., Василий Федорович Скоблин скопил большой сундук разных книг, потом к тому сундуку добавлялось и добавлялось... Мало того, Скоблины долгие-долгие годы вели записи погоды, а также все памятное о своей фамилии. Первой книгой, взятой у родни, кажется, был печатный труд строителя Арзамасской Высокогорской мужской пустыни Мелетия о его путешествии в Святую землю. Сколько неожиданного, захватывающего предложили страницы старого монаха впечатлительной душе мальчика, сколь много добавила эта книга к его созерцательности, становлению его будущей религиозности...
В двенадцать лет Николинька попросил у родителя большую тетрадь.
— Для чего искательство дорогой бумаги? — поднял от конторской книги усталые глаза отец,
— Для записи достопамятных событий, папенька.
Михаил Федорович, неторопливо снимая свечной нагар, покосился.
— Каков штиль речи, однако... Читаешь ты много, гляди. Нет, конешно... Надлежит выстраивать душу древлеотеческой мудростью, знать старые словесные украсы — похвально сие... Однако, не наше это дело в книгочеях-то состоять. У нас своих, купецких забот-хлопот заглаза хватит... Ладно, ладно, не криви губ коромыслом, будет тебе бумага — марай!
Обретенной тетради скоро нашлось применение. Мальчик, помня о Скоблиных, стал записывать на большие линованные листы не только "стояние души", разное семейное, но и новости "из жизни града сего".
...Купеческие дети рано познавали тот разноликий и разноценный мир товаров, который круглый год ввозился во двор и размещался затем, то в вечной прохладе сводчатых подвалов, то в крепких рубленых амбарах, то в лавках или в малых базарных растворах. А сколько прикладывали волнующего к этим привозным товарам рассказы ямщиков, что являлись на отцовский двор из самых разных российских далей. Как хотелось куда-то поехать, полежать на возу рядом с возчиком и завороженно смотреть, открывать волнующую новь за каждым прихотливым поворотом бесконечной дороги...
Упросил, и согласился папенька взять в Москву. Незабываема была эта поездка в первопрестольную столицу. Впечатлений после скопилось столько, что поистине ни в сказке сказать, ни пером описать.
В Москве, у Мясницких ворот, они сфотографировались в заведении известного Настюкова. Глафира Сергеевна после, глядя на снимок, радовалась. Стоит он, Николинька, справа от родителя в легком сюртучке, в модных широких панталончиках поверх козловых сапожек... Белая манишечка, уголки воротничка - опять же по моде, загнуты, белый галстук подпирает остренький детский подбородок... Правый локоток сыночка покоится на декоративной тумбе, а левой ручкой Николенька барственно держит тонкую тросточку. Красив? В жизни он куда лучше. Носик-то прямой, с легкой горбинкой, лицо мальчишечки оживлено большими, очень большими красивыми глазами. Это ее глаза... Вот только смотрят они на мир как-то не по-детски серьезно...
Глафира Сергеевна поставила небольшую фотографию близких возле круглого зеркала в тяжелой резной раме и частенько горделиво поглядывала на своих мужичков, как она их заглазно называла. Михаил-то Федорович, муженек-то любезный, сидит как крепко, каким сильным глядится. Черный сюртук с бархатным воротником, тоже белая манишка и галстук. Густая подстриженная борода, скобка черных усов — пожалуй, чрезмерно серьезен, чем-то озабочен. Да уж, подлинно, что мал, что стар — ваши степенства...
И Глафира Серегеевна улыбалась своей неожиданной шутке.
Петр Еремеев. Летописец
