Предательство Ильина

Утро выдалось смурное, мглистое. Небо было покрыто тяжелыми облаками. Над лесом стояла синеватая муть. Сырой, неподвижный воздух напитал влагой одежду, отобрав последнее тепло у настывшего за ночь тела. Повстанцы, согнанные в кучи по две-три сотни и разделенные конными рейтарами и стрельцами, грудились на сырой траве, тесно прижавшись друг к другу. Их лица были серы, угрюмы, в глазах у многих застыл страх. Да как и не страшиться им было, когда над головами нависли перекладины виселиц по двадцать-тридцать шагов длиной, поддерживаемые десятью столбами-подпорами, а поодаль, в три ряда, поставлено было до полусотни колод.

На прилегающие к месту суда над повстанцами Ивановские бугры начали стекаться арзамасские мужики и бабы. Их не пришлось гнать силой, они явились сами. Кого любопытство влекло, кого сострадание.

К полудню все было готово: палачи стояли на своих местах; на виселицах болтались веревки, ужасая множеством раскачивающихся на ветру петель; секиры, лежащие па колодах, еще не окропленные кровушкой, холодно он отсвечивали лезвиями; жаром исходили тигли, на коих лежали раскалившиеся до бела щипцы, железные пруты и другие пытошные орудия; дыбные хомуты ждали своих жертв.

Народ нетерпеливо гудел: мужики, глядя на повстанцев, почесывались и поплевывали, изредка переговаривались словами; бабы крестились, охали и ахали, шумно вздыхалиЮ украдкой утирали кончиками платков накатывающиеся на глаза слезы; кое-кто из сердобольных тихо подвывал; детвора сновала тут же. Забегая к стрельцам, плотно окружившим место расправы, и даже к повстанцам, передавая им куски хлеба, данные чьей-то жалостливой рукой.

Повстанцы, истомившись ожиданием и неизвестностью, стояли молча, потупи взоры, обреченные, согнув плечи.

Стрельцы и рейтары тоже притомились, ожидая начала суда. Они стояли плотно, в несколько рядов, окружив пленных. В стороне от всех, под охраной рейтарского полка, построенные по четыре в ряд, стояли стрельцы взбунтовавшейся сотни.

Все ожидали боярина Юрия Долгорукого, князей и воевод, стрелецких голов и рейтарских полковников, которые сидели в совете в Приказной избе Арзамас-града.

Но вот на дороге показалась группа всадников.

Арзамасцы и войско оживились, палачи засуетились, проверяя в который раз дыбные ремни, разминая плети, звенели щипцами и железными прутами, показывая усердие.

Боярин, одетый во все черное и сам какой-то черный, замученный, поддерживаемый с обеих сторон услужливо подскочившими рейтарскими полковниками, тяжело перевалился с седла. Взойдя на помост, над которым был сооружен навес, он сел в массивное кресло, стоявшее возле стола, застеленного черным сукном и, поманив пальцем дьяка Михаила Прокофьева, приказал:

- Скажи, чтобы начинали! Велю! - махнул он рукой, отпуская дьяка.

Следствие велось наспех. Поначалу было начали писать списки с расспросных речей, но потом, видя, что времени на это уходит немало, а воровских казаков великое множество, отказались от записей.

Первыми предстали на суд стрельцы, отказавшиеся исполнить приказ Юрия Долгорукого. Вина их была явной, а потому решение было скоро - повесить!

Никто не ожидал такого решения, исходившего от самого боярина Долгорукого. Думали, что обойдется все поркой, к тому и готовы были, но, услышав про смертную казнь за выказанное неповиновение, ужаснулись.

- Помилуй, государь! - кричали стрельцы, падая на колени и простирая к боярину руки.

- Помилуй неразумных! - неслось над толпой. Долгорукий, казалось, не слышал этих душераздирающих криков. Привалившись к спинке кресла, он устало смежил веки.

Палачи, озадаченные принятым решением, замешкались с исполнением казни.

Боярин, видя нерешительность палачей, нахмурив брови, угрожающе проронил, обращаясь к старшему над заплечных дел мастерами Ермиле Храмову

- Может, кого из твоих поучить, чтоб расторопнее были? Отъелись на дармовых харчах, животы наели...

После этого остановок не было.

Вздрогнул люд арзамасский, забились бабы в истерике, затрепетали стрелецкие тела в петлях... Скоро свершилась казнь, и вот уже новые сотни выслушивают приговор и новые тела повисают под перекладинами, летят из-под топора головы, трещит живое тело на дыбе, пахнет кровью, горелым мясом. Сплошной стон стоит над Ивановскими буграми: то ли повстанцы стонут предсмертным стоном, то ли люд арзамасский волею боярской заживо в преисподнюю опущенный, то ли земля матушка надрывается, захлебываясь людской кровушкой.

И среди этого ужаса только один человек оставался безучастным ко всему: ни стоны, ни хрипы предсмертные, ни крики о пощаде, ни мольбы о милости не трогали его. Этим человеком был воевода, князь Юрий Алексеевич Долгорукий.

Лишь когда осудили часть мужиков к медленной смерти на кольях и когда нечеловеческие вопли огласили местно казни, боярин очнулся от оцепенении и, поглядев в сторону казнимых, ни к кому не обращаясь, заметил:

- Колья зело остры. Притупить толику надобно, не то смерть воры примут скоро, не мучась.

До поздней ночи вершил боярин суд и расправу над пленными повстанцами, и до поздней ночи арзамасцы смотрели на это кровавое зрелище. Те, кто пытались уйти и с места казни,

вылавливались и, после того, как получали по пяти плетей в назидание, возвращались на место: так велел Долгорукий

Когда стало совсем темно, боярин, обойдя место казни и обозрев содеянное за день, бесстрастным голосом произнес:

- Достанет для первого дня. Поутру вершить суд далее. Да поможет нам Бог!

Боярин перекрестился, сел в седло и ускакал и Арзамас.

Редко кто из арзамасцев спал в эту ночь спокойно. Горы обезглавленных трупов, вылезшие из орбит глаза, выпавшие языки повешенных мерещились им в темных углах. Ужасом и смертью был пропитан воздух, животный страх пронизывал каждого, кто в этот день был на Ивановских буграх и видел «боярскую милость».

И вот это исчадие ада, прежде всего, стремилась раздавить Алена. Но поход на Герб Арзамас не состоялся.

Получив подкрепление, Юрий Долгорукий двинул войска на Темников.

30 ноября 1670 года в ночь под селом Веденяпино основные силы темниковцев были разгромлены царским воеводой Иваном Лихаревым. Одного из своих полковников Василия Волжинского с большим отрядом рейтаров и стрельцов Иван Лихарев первого декабря направил в уже обессиленный Темников. Темниковцы, оставив город, отступили, укрылись в лесу на засеках. Алена же с небольшим отрядом осталась в Темникове.

Дед Пантелей, приставленный к Алене в качестве помощника и начальника десятка молодцов охраны, недоумевал: «Как же так, кругом ворог, повстанческие отряды пошли биться со стрельцами, а Алена все медлит, не идет к войску? Уже и последние сотни казаков ушли из города, даже охранная сотня ушла с атаманом Сидоровым, на том настояла Алена, а она до сих пор чего-то ждет. Чего?»

Пантелей, вконец измучившись от неведения, подошел к Алене со словами:

- Ты уж, матушка, прости меня, Христа ради, может, что неумное скажу, но ответь ты мне, старому пню, почто здесь маемся, когда товарищи наши с ворогом бьются?

Алена, улыбнувшись, ответила:

- Ты, деда, никак усомнился во мне? Думаешь, поди, что я собралась живота своего спасать, коли доселе сижу в тереме воеводском.

- Нет, матушка, - замотал головой дед Пантелей.

- Подумал, деда, подумал Оно-то, конечно, всем жить хочется: и тебе, и мне, и ему, - кивнула на сидевшего у окна попа Савву, - только я свой крест на других не возложу, сама до конца донесу, каков бы он тяжел не был.

Помолчав, Алена продолжала:

- А сидеть нам здесь осталось малую толику. Как только со старого Темниковского Городища подойдет три сотни казаков, так и поедем на засеку. Не гоже город без присмотра оставлять, - пояснила Алена.

- Так можно лошадей готовить? - обрадовано воскликнул дед Пантелей.

- Готовь. Я гонца в Городище давно услала, скоро и сотням здесь быть. Да вот вроде бы и они, кивнула она на окна, через которое приглушенно доносился шум со двора. – Хотя постой! Никак выстрелы?

Алена, поп Савва и дед Пантелей припали к окнам: на дворе четверо молодцов из охраны отбивались от наседавших на них более чем двух десятков лучших градских людейЮ многие из которых были пьяны и лезли на казаков без опаски, рьяно размахивая саблями и бердышамию вглядываясь в лица нападавших, Алена признавала знакомых купцов, приказных, детей боярских, помилованных ею при захвате Темникова.

На подмогу своим товарищам из караульной избы выскочили два казака, из воеводского терема с пищалями наперевес бросились к месту схватки еще двое. Нападавшие попятились, а некоторые, побросан оружие, бросились наутек.

- Вот тебе и на, - утирая пот со лба, озадаченно произнес Максим Веденяпин, не чаявший так скоро оказаться за воротами. - Вот и повязали разбойных!

Он оглядел свое полупьяное воинство, обвешанное оружием, и недоуменно развел руками:

- Это надо же, десятерых воров не смогли побить, что скажет на это боярин Юрий Олексеевич? Не поверит! Еще и потатчиками воровским казакам назовет.

Оглядев еще раз свой отряд, Веденяпин понял, что заставить купцов и приказных еще раз пойти на приступ воеводского дома он не сможет, ибо напуганы лучшие градские люди полученным отпором.

Рассудив, что лучше с головой на плечах, обойдясь без почестей, нежели чем без головы, но во славе, Максим Веденяпин новел свой отряд к городским воротам, решив там устроить засаду и не выпустить Алену из города, как вдруг навстречу им, из-за поворота улицы, выехала группа всадников.

- Воры! - истошно закричал кто-то из приказных, и отряд Максима Веденяпина, оставив своего предводителя в одиночестве, рассыпался по близлежащим дворам.

Максим и сам перепугался изрядно, увидев конный отряд, но, узнав в одном из всадников Григория Ильина, успокоился.

Подъехав к стоявшему на дороге Максиму Веденяпину, Гришка Ильин, перегнувшись и свесившись с седла, спросил:

- Послал к воеводе Лихареву человека?

Тот закивал головой, опасливо глядя на сопровождавших Гришку верховых.

- Этих не опасайся, мои люди, - успокоил Веденяпина Ильин, - говори толком, что здесь содеялось? Взяли Алену?

- Нет еще, - развел руками Веденяпин. - Воры зело умелы саблями махать, не подступиться...

- Ладно, - махнул рукой Гришка, - Алену я сам возьму, а ты, - ткнул он рукоятью кнутовища боярского сына в грудь, да так сильно, что у того дух забило, - собери свое войско и насядь на градские ворота, да так, чтобы и мышь не проскочила. А то, случаем, наедет какой-нибудь повстанческий отряд, всем нам тогда смерть.

И оставив озадаченного Веденяпина на дороге, Гришка Ильин с десятком всадников направился к воеводскому двору, намереваясь, наконец то, осуществить давно задуманное черное дело.

Узнав в подъехавших всадниках повстанцев, воротный сторож распахнул перед ними ворота. Молодцы из охраны, обрадованные подоспевшей ко времени помощью, бросились к товарищам, принимая лошадей.

Как волки, накинулись приехавшие с Гришкой Ильиным мужики, рубили молча, с остервенением опуская сабли на молодецкие головы, знали, что в этом спасение их собственных жизней, только этим можно было заслужить прощение Долгорукого

Грохот падающих лавок, крики, шум борьбы, приглушенные плотно запертой дверью, привлекли ее внимание

Алена кинулась к окну. То, что она увидела, повергло ее в ужас: на дворе бездыханно лежали все пять молодцев ее охраны, а воротный сторож, приколотый пикой к воротам, еще живой, силился вытянуть древко из груди и не мог. По двору, держа наготове пищали, прохаживались незнакомые мужики. Их было четверо. Уйти двором не представлялось никакой возможности. Алена поняла, что их предали, и заметалась по светелке, ища выход. Наконец решившись, она взяла в левую руку пистоль, а в правую саблю и распахнута дверь горенки.

- А вот и сама атаманиха! - ухмыляясь в бороду, воскликнул Гришка Ильин и двинулся было к Алене, но увидев у нее в руке пистоль, остановился. - Со свиданьицем! Давненько не виделись.

- Ты?

Алена побледнела, увидев того, кто их предал.

- Я, матушка, я. Давненько ждал этого и дождался. А ты на меня не зыркай, не поможет. Теперь ты у меня вот где, - показал он Алене кулак. - Что захочу, то и сделаю с тобой!

- Не торопись, Григорий, кабы в скорости раскаяться о содеянном не пришлось.

Все внутри у Алены дрожало и тряслось от негодования, однако, несмотря на это, неимоверным усилием воли она смирила волнение и уже спокойно, выдавливая сквозь зубы каждое слово, вымолвила:

- Одумайся, еще не поздно...

Ильин рассмеялся.

- Взять ее! - бросил Гришка стоявшим рядом с ним мужикам. Те бросились выполнять приказание.

Алена, не целясь, выстрелила. Один из мужиков, схватившись за грудь, опрокинулся навзничь, другой замер на месте.

- Вот ты как! - взревел Гришка Ильин и, размахивая саблей, бросился на Алену.

Смело встретила Алена нападение врага. Смягчив удар и отведя его в сторону, Алена быстро нанесла ответный. Не будучи таким проворным, Гришка Ильин едва успел откинуться в сторону, но и здесь его настиг клинок Алениной сабли. Щеку и подбородок словно обожгло, кровь горячей струйкой побежала по шее, сползая под рубаху.

- Ах ты, стерва! - выругался Гришка и неистово замахал саблей, осыпая Алену ударами, от которых она еле успевала отбиваться. На помощь Гришке Ильину пришли еще двое мужиков, ранее боровшихся с попом Саввой, который был теперь спеленан, как дитя малое, по рукам и ногам толстыми веревками. Схватив по краям длинную лавку, они, находясь на безопасном расстоянии от алениного клинка, прижали ее лавкой к стене, да так, что у Алены помутилось в глазах. Когда она пришла в себя, руки ее были связаны, а Гришка Ильин сидел напротив нее, забавляясь тем, что перекидывал с руки на руку ее саблю.

- И доселе грозить мне будешь? - осклабясь, спросил он.

Алена, яростно сверкнув глазами, отвернулась.