Захват Темникова (продолжение)

Князь медленно поднялся на ноги. Прямо перед ним, направив ему в грудь пищаль, стоял мужик в стрелецком кафтане. Другой, чернобородый, в большом треухе, стоял рядом, держа в руках по пистолету.

Страха воевода не испытывал. Было только до боли досадно погибать вот гак, бесславно, в собственной опочивальне. Но знать, не пришла его смерть. Произошло всё так неожиданно и непонятно... Помощь, на которую рассчитывал князь и надеялся до самой последней минуты, пришла от одного из воров. Чернобородый мужик, повернувшись боком к князю, а лицом к своему товарищу, вдруг разрядил в него свои пистолеты. Затем, сдернув с убитого кафтан, шапку, он бросил их князю со словами:

- Переоденься! Время не терпит. Поспешай!

Еще не веря, что пришло спасение, князь Василий быстро накинул на плечи кафтан убитого повстанца, надвинул на глаза его шапку. Оглядев князя, мужик покачал головой.

- Не пойдет так. На, - подал он тряпицу, - замотай лицо. Не дай бог признает кто, тогда и тебе, и мне - смерть.

Сунув в руки князя саблю, мужик кивнул ему, чтобы тот следовал за ним.

Воеводский дом был во власти повстанцев. Их набралось столько в горницы, светелки, сени, что пройти к выходу было невозможно. Князь дивился тому, что повстанцы расступались перед чернобородым мужиком, давая ему, а, следовательно, и идущему неотступно за ним князю Щеличеву, дорогу.

На дворе также было людно.

Перед крыльцом повстанцы разложили большой костер и тащили к нему на освещенное место княжеское добро. Выйдя со двора, чернобородый мужик остановился.

- Жди здесь, князь. Я мигом обернусь!

Вскоре он вернулся, ведя в поводу двух оседланных коней.

- Садись! - кинув поводья одного из жеребцов, тихо сказал мужик. - Любит, знать, тебя Бог, что так от смерти бережет, да уж ты, князь, больше в такие дела не встревай.

Мужик, кряхтя, влез в седло.

- Ну, что, князь, поехали?

- С Богом! - отозвался тот и нетерпеливо дернул поводья.

У Губной избы еще постреливали.

- Выходи, мужики! - кричали повстанцы стрельцам. - Может, помилуем, коли хорошо росить будете.

Те, меж выстрелами, им отвечали:

- А хрена не хошь? Чтобы мы, воины царевы, у бессамыг и ногах валялись? Накось, выкуси ко!

За этим следовала пальба, и потом раздавалось опять:

- Выходь, краснополоые! Выходь!

В ответ неслись и ругательства и залп из пищалей.

Когда Алена Арзамасская с атаманами подъехала к изгороди Губной избы, наступило затишье: и та, и другая стороны устали и ругаться, и стрелять.

Подозвав одного из мужиков, осаждавших Губную избу, Алена спросила:

- Долго вы еще сидеть здесь думаете?

Мужик, почесав бороду, ответил:

- А нам не к спеху. Жрать стрельцы захотят, сами из избы выйдут. Так, чтоб задарма животы класть - дураков нет! Стрельцы-то за бревнами сидят и палят по нам, а мы перед ними как на ладони. Так что, мы ужо погодим.

- Кто у вас здесь за старшего?

- А никто. Полусотенный Емельянов Фрол был поначалу, да потом убег воеводский дом шарпать.

Кровь бросилась в лицо. Обернувшись к атаманам и есаулам, Алена приказала:

- Емельянова найти и повесить. Прилюдно казнь сию свершить, дабы другим неповадно бы то. Не разбойники мы, не для того поднялись на бояр. А он войско бросил, чтобы животов пограбить. Повесить за сию провинность! Тебе, Игнат, дело сие поручаю, - кивнула она Игнату Рогову. - Кто в Христорадиевке был на засеке, тот не заробеет казнь свершить. И ты, Игнат, не заробеешь Емельянова казни придать. Сюда же, - показала она на Губную избу, - прикатить пушки и разметать сие паучье место! Кукин! - позвала она одного из молодых атаманов, - тебе управляться с этим. Поспеши!

Атаман, развернув коня, ускакал в темноту.

Князь Щеличев, проезжая мимо Губной избы, увидел перед воротами группу всадников. Среди них выделялся один. Он был ниже всех ростом, мелковат, но, судя по тому, что остальные всадники его внимательно слушали, князь решил, что это и есть самый главный вор. Каково же было его удивление, когда, подъехав ближе, князь распознал во всаднике женщину.

- Кто это? - невольно вырвалось у Василия Щеличева.

- Тише, князь! - зашипел на него мужик. - Чай, не у себя в палатах.

- Так кто же это? - уже тише спросил князь, оборачиваясь назад, туда, где осталась группа всадников.

- Ведьмака то! - прошипел чернобородый мужик. - Околдовала чертова баба всех! Мужики, что тёлки, за ней тянутся. Вор-старица Алена - вот кто это!

- Так вот кто крепость под себя подмял, - процедил сквозь зубы князь Щеличев. - Опять она... Ну, ничего. Свидимся еще, век долог. Поможешь ли мне свидеться со старицей? - наклонившись к мужику, спросил князь, но тот ничего ему не ответил,

Так крадучись, не привлекая внимания, выехали они за крепостные ворота.

- Дальше ты, князь, один добирайся.

- Может, вместе поедем, - предложил Щеличев. - Слово за тебя скажу, помилуют.

Чернобородый мужик громко рассмеялся.

- Ты, князь, о своей голове пекись, как бы не потерять по дороге, а я о своей как-нибудь сам позабочусь.

Мужик развернул коня.

- Прощевай, князь. Возвертаться мне надобно, не дай Бог хватится, а мне пожить еще хочется.

Князь, перегнувшись через седло, схватил мужика за руку.

- Погоди! Скажи, за кого молиться мне? Жизнь ведь ты спас мою.

Отстранив руку, мужик тихо сказал:

- За Григория Ильина свечу в соборе поставь, во спасение души его загубленной. - И уже отъезжая, добавил: - Будешь, князь в Арзамасе, поклон от меня князю Леонтию Шайсупову передай, наведается, мол, Гришка скоро.

Алена вошла в воеводский дом. Все здесь еще говорило о недавно прошедшем бое: и поваленные, поломанные лавки, скамьи; и перевернутый стол; и затоптанные грязными сапогами, залитые кровью ковры.

Трупы убитых, как повстанцев, так и стрельцов, вынесли, а в горницы стали заносить раненых.

Алена, отстегнув саблю и вытащив из-за пояса пистоли, принялась за свое обычное после боя дело: она омывала раны, и очищала от грязи и тряпок, коими, зачастую, обвязывали мужики пораненные места, накладывала на раны мази и перевязывала их вновь. Ей при этом, как всегда, помогали дед Пантелей и послушник Данило, принаторевшие в этом деле за время похода.

- А это кто? - наклоняясь стонущим стрельцом, спросила Алена. - Вроде как не наш.

- Верно, матушка, - подтвердил, подойдя к раненому, Иван Зарубин. - То стрелецкий сотник Семен Афанасьев - правая рука воеводы, его дядька.

Алена, склонившись над стрельцом и осмотрен рану, одобрительно сказала:

- Крепок сотник. Другой бы после такого удара уже душу Богу отдал, а этот жив и, думается мне, жить будет. Неси, Данилка, воды, - приказала Алена суетящемуся подле псе послушнику, стрельца на ноги ставить будем.

У распахнутого окна сидели, отдыхая, атаманы. Они тихо, чтобы не мешать Алене, переговаривались:

- Вот и пойми ее, - кивнул в сторону Алены Иван Кукин. - Своего мужика велит на виселицу нести, а вражину от смерти спасает. Чудно! Ей богу, чудно! - покачал он головой.

- Ты тут у нас недавно, многого не ведаешь, потому и удивляешься. Мы ни какие-нибудь гулящие, мы - войско, У нас свои законы тоже имеются. Наипервейший наш закон - за товарища свою жизнь положи, а в беде не бросай. Фролка же Емельянов товарищей своих бросил, на тряпье польстился, а он не простой казак, полусотенный, мужики под его руку поставлены, - пояснил атаманам Игнат Рогов.

Закончив перевязывать сотника, Алена устало опустилась на лавку.

- Ты бы пошла, прилегла, матушка, совсем, поди, извелась, - предложил Алене дед Пантелей. - Мужики вон, - кивнул он на притихших атаманов, - здоровяки какие и то притомились, а ты-то, голуба наша, совсем без сил. Иди в верхние палаты, там спаленка, я и постелил уже. Иди, иди, матушка, - помогая Алене встать, уговаривал дед Пантелей.

Алена, поддавшись на уговоры, уже поднималась по лестнице, когда в окне заплясали огненные отблески пожара.

- Что это? - встревожилась она.

Игнат выглянул в окно.

- Мужики в стрелецкой слободе мстятся, зажгли, поди, кого. Верно христорадиевские радеют. Уж больно они на стрельцов темниковских сердиты.

- Загасить! Немедля загасить! - воскликнула Алена и, подбежав к лавке, на которой лежало ее оружие, спешно стала пристегивать саблю. Усталые пальцы ее не слушались. - Ветер-то - вон какой! Город выгорит дотла, где зимовать народ будет? Темниковские жильцы? Да и нам самим о пристанище на зиму подумать не мешает!

- Успокойся ты, - подскочил к Алене Иван Кукин, забирая у нее саблю, - иди, отдыхай, чай, сами управимся.

- Управимся, управимся, - заверил ее Премий Иванов. - Иди поспи.

Алена нехотя подчинилась и, прижав к груди пистолеты и саблю, медленно пошла к лестнице.

- Ты уж, деда, пригляди за ранеными. Может воды кому испить охота придет, так уж уважь.

- Пригляжу, матушка. Не тревожься, отозвался дед Пантелей.

Алена пошла в спальню, огляделась. Здесь также как и по всем доме, царил беспорядок: сундуки были открыты, и женские платья, сарафаны, душегреи, рубахи разбросаны по комнате; полог, что висел над кроватью, был сорван и валялся под ногами; икона у изголовья висела вкось, лампада затушена. Правда, высокая кровать, со взбитыми стараниями деда Пантелея пуховиками, сияла белизной и манила к себе. Однако Алена, как ни была уставши, принялась перебирать милые ее женскому существу вещи: сарафаны, сапожки, головные уборы. Их было так много, что разбегались глаза. И хотя Алена чувствовала себя безмерно усталой, женской любопытство взяло над ней верх. Она быстро скинула с себя пропахший пылью и порохом длиннополый кафтан, черное монашеское платье, грубую холщовую рубаху…

Тонкая шелковая ткань расшитой бисером рубахи приятно облегала тело. Затем Алена надела розовый сарафан, подбитую собольим мехом душегрею. Перебрав пар десять сапог, она выбрала одни – красного сафьяна, тисненные узором, с серебряными подковами па каблучках. Сапожки пришлись впору. Обув их, Алена как бы вытянулась, стала стройнее, тоньше, усталые плечи развернулись, грудь приподнялась.

- Хорошо-то как! - радостно рассмеялась Алена. Она придирчиво оглядела себя в маленькое серебряное зеркальце и всплеснула руками:

- Ах, какая я, а голову то прибрать забыла!

Алена сдернула с головы черный платок, убрала волосы в сетчатый волосник, украшенный жемчугом, надела тяжелую, сияющую диамантами кику, подцепила каптургу.

- Теперь все, вздохнула она облегченно и опять взгляну та в зеркало. - Хороша, да что с того. - Алена с сожалением сдернула с головы кику, бросила её в распахнутый зев сундука и устало повалилась на пуховики. На то, чтобы раздеться, снять сапоги, уже не хватало сил. Сон, тяжелый, обволакивающий, навалился на Алену.

Вот такой она была: строгим атаманом, ведущим в бой тысячи повстанцев, и в то же время оставаясь женщиной, со своими маленькими слабостями и радостями.