Как начинался бунт

Вернемся к началу 1670 года - ко времени, когда и нижегородцы заявили о себе. Поднимался народ везде по-разному: причины были разными, а итог один - бунт, огонь, кровь! Приблизительно так развивались события в маленькой деревеньке Христорадиевке и, возможно, именно так Алена стала во главе взбунтовавшихся крестьян.

Оглашая землю перезвоном искрящейся в лучах ослепительно сияющего солнца апрельской капели, пришла в Христорадиевку долгожданная весна 1670 года. Лед на реке еще не тронулся, но уже посерел, набряк, а у самого берега темнел размывами и полыньями. Поля оголились, и земля курилась, покрываясь легкой дымкой.

Мужики, истосковавшиеся по пашне, брали в руки черные комочки земли, разминали их, нюхали, прикидывая, не пора ли браться за соху.

Бабы ползали на коленях по пригоркам и, разгребая прошлогоднюю листву, выщипывали робко пробивающиеся росточки бледной зелени.

Синюшные голодные ребятишки копошились рядом.

Алена, уйдя из монастыря и до поры прячась в староверческом скиту, часто ходила в Христорадиевку - деревеньку малую, в лесах затерянную, богом забытую, живущую миром на откупе. Христорадиевцы ее знали и любили.

Жил народ в деревеньке худо. Земельки пахотной у мужиков было мало, да и та все больше песок да глина. Им бы скотину разводить на лесных пастбищах, зверя промышлять, рыбный промысел завести - ан не велит «сын боярский» дело землепашеское бросать, а дело-то убыточное. Так и растет из года в год должок за христорадиевцами. Надоест помещику потакать мужикам лесной деревушки, пошлет он служек дворовых, оберут те деревеньку вчистую, что липку па лыко, и уберутся восвояси. И останутся в деревеньке только клячи хромые да старые, собаки злые да голодные, стоны да слезы безутешные людские.

В прошлую осень урожай собрали неплохой: семена засыпали, да еще и на прокорм хлебушка осталось. Мужики вздохнули облегченно, мол, не голодно зиму шмонать будем. Но просчитались: зима выдалась лютая, снежная, затяжная, хлеба и не хватило. Совсем отощали к апрелю христорадиевцы.

Алена подружилась в деревеньке с молодыми бабами: Темкой и Родимной. Приласкивала их детишек, помогала по хозяйству, коль время выпадало, читала им жития святых Петра и Павла. Да и в каждом дворе стала она желанной гостьей. И бывало, что мужики Христорадиевки совет с ней держали.

Подходя в очередной раз к деревеньке, Алена увидела толпившихся возле избы Гордея Темного крестьян. Лица у христорадиевцев были озабочены.

Увидев в толпе Родимну, Алена протиснулась к ней.

- Чего тут у вас?

Та тихо прошептала:

- Приехал, вишь, приказной княжеский Овдей Никитич Солоницын с двумя дворовыми должок взимать. А чем платить-то? Вот Темный и удумал семейное зерно свезти, да у кого какая скотинка осталась отдать. А жить-то как? Сеять чем? С голоду помрем все, - и, отвернувшись, снова замерла, устремив взгляд на дверь избы старшого.

- Неужто всё выгребут? - не могла поверить Алена.

В это время дверь распахнулась, и из избы вышли выборные: Семен Заплечный и Фрол Крутой. Христорадиевцы ринулись к ним.

- Ну что?

- Повременят до осени, али как?

Фрол Крутой, не поднимая глаз, прохрипел:

- Плохо дело, мужики, свезти зерно повелели.

Стон прокатился над толпой, бабы заголосили.

- Не отдадим! - закричал высокий и худой, как жердь, мужик, потрясая кулаками.

Из избы вышли Овдей Солоницын, Гордей Тёмный да два приехавших с Овдеем мужика.

- Чего раскричались? - сошел с крыльца к сгрудившимся христорадиевцам Гордей. - Ревом делу не поможешь. Чтоб до полудня зерно собрано было.

- Не губи, родимый, - подступилась к старшому одна из баб, - пожалей детишек.

Оттолкнув ее, Гордей Тёмный шагнул дальше, но из толпы вышел старец Мартьян. Трясущимися губами он стал умолять:

- Помилосердствуй, Гордеюшка. Не сегодня-завтра сеять надобно, а зерна-то у нас только на посев и осталось, - и, обращаясь к Овдею Солоницыну, добавил: - Ты уж прости нас, не со злого умысла мы, не будет тебе хлебушка, нету у нас его. Оголодал народ.

- Оголодал? - взревел Гордей. - Ослушничать! - и, размахнувшись, ударил старца Мартьяна. Тот, охнув, повалился ему под ноги.

Алена бросилась к старцу, но уже ничем не могла ему помочь - старец лежал бездыханным. Она медленно выпрямилась и, решительно шагнув к Гордею Тёмному, бросила ему в лицо:

- Убивец, невинного загубил!

Старшой от слов этаких отшатнулся, но тут же замахнулся на молодую женщину кулаком.

- Не замай, баба! Уходи, откель пришла, не твоего ума дело сие.

- Убивец! - уже тверже повторила Алена и, повернувшись к христорадиевцам, крикнула:

- Да сколь сносить вы будете этого лиходея, безответные? Гляньте на себя - кожа да кости, а он - краснючий, морду отъел, что боров. Не сеет, не жнет, а лучше вас живет.

- Умолкни, баба! - рванул Алену за плечо Гордей. - Не доводи до греха.

Та отшвырнула тяжелую руку Темного и, шагнув к раскинувшемуся Мартьяну, снова склонилась над его телом. Смежив ему веки и перекрестив, Алена сияла свой платок и закрыла покойнику лицо.

- Прими его душу, Боже, не оставь раба твоего без милости.

Овдей Никитич, подойдя к Гордею и взяв его за локоть, тихо спросил, кивнув па Алену:

- Чья баба?

Нездешняя, из скита староверческого пожаловала, ответил, скривив брезгливо рот, Гордей. - Из беглых должно.

Солоницын, кивнув приехавшим с ним мужикам, приказал:

- В избу ее, нос поспрашаем, откель взялась такая прыткая.

Мужики подхватили Алену под руки и уволокли.

Глухой ропот пронесся над толпой. Семен Заплечный, оттолкнув Гордея, рванулся на выручку Алены в избу. Оттуда раздались крики, грохот падающих лавок, глухие удары.

- Семена убивают! - раздался истошный крик над толпой, и мужики, подмяв под себя Гордея и Овдея Солоницына, бросились к дверям.

Посреди светелки с окровавленным лицом стоял Семен Заплечный. Оба дворовых, скорчившись, лежали у его ног.

- Никак порешил? - ахнул кто-то из мужиков.

Иван Зарубин - степенный, хмурого вида мужик, встав на колени и приложив ухо к груди одного из приезжих, а затем к груди другого, пробасил:

- Отошли, царствие им небесное.

- И Гордей Тёмный тоже, кажись, отходит, добавил кто-то из только что вошедших в избу христорадиевцев.

- Да-а, наработали, - выдохнул Зарубин.

В светелке воцарилась тишина.

- Чего сникли? - сказал, обтирая подолом рубахи лицо, Семен. - Не за себя ли постарались мы ноне? Надоумила нас женка, хватит, поди, с нас соки тянуть, кровушку пить. Али мы не люди? Живем в лесу, а зверя бить не моги, с голодухи ноги еле тягаем, а зерно отдай. Хватит! Натешились над нами, теперь наш черед! Так мужики?

- Так, Семен, твоя правда! - ответили мужики.

- За топоры браться надо!

- Постоим за себя, за детишек наших!

- Вот и ладно, - одобрил речи Семен. - А этих, - показал он на трупы приезжих, - выволакивай, чтоб не смердили. В лесу подале заройте.

Мужики начали расходиться.

В избе остались только Семен, да сидевшая на лавке Алена.

- Что скажешь, заступница? Заварили мы с тобой кашу. Тебе-то чего, уйдешь себе, а нам ту кашу хлебать, - сел на лавку рядом с Аленой Семен.

- Из-за меня все это, я и в ответе с вами, - тихо отозвалась молодая женщина. - А вот что делать, подумать крепко надобно.

Вечером к избе Гордея Тёмного собрались почти все мужики Христорадиевки: бородатые, худые, в истрепавшихся за зиму лаптях, чунях, в потертых зипунах - они настороженно поглядывали из-под войлочных шапок на вышедших из избы Фрола Крутого, Ивана Зарубина, Федора - кузнеца деревенского. Алена была тут же.

Вышел из избы и Семен Заплечный. На его темном лбу белела повязка. Подойдя к мужикам, он поклонился и, тяжело выдавливая из себя слова, заговорил:

- Убиенных ноне нам не вернуть. И за них нам попомнят. Давайте, мужики, думать, как себя оборонить да женок наших, да детишек от напасти уберечь.

Мужики молчали.

- Вот ты, Селиван, - обратился Семен к низенькому мужику, слывшему на деревне умником, - что думаешь?

Селиван выскочил вперед и бойко затараторил:

- Я так, мужики, разумею: уходить надобно в леса поглуше. Поживем малость, а там и утихнет шум. Мы и подвернемся в деревеньку-то...

Из толпы вылез Мартьян Скакун.

- Ватажку надо сколотить, - предложил он. - Да животов приказных, да служек княжеских пошаркать, оружие добыть, на коня сесть, тогда мы сила. А ноне, что у нас? Топоров два десятка да колья. Супротив ружейного боя с дубьем не станешь. Так-то вот, - заключил Мартьян и полез обратно в толпу.

- Дозволь, народ честной, я слово скажу, - внезапно раздался в тишине голос Алены.

- Не бабьего ума дело! - послышалось из толпы.

Семен поднял руку.

- Послушаем женку. Баба бабе рознь. А эта грамоте обучена.

Алена, смело глядя в насмешливые глаза мужиков, звонким от внезапно нахлынувшего волнения голосом заговорила:

- Думается мне, что по первости надобно заставу поставить верст за пять шесть от деревеньки, да имать всех, кто будет идти в Христорадиевку, а верст за десять - еще одну заставу. В схороне пусть стоят, и ежели войско какое на нас двинется, упредят. Иным же в лесу место глухое выбрать надо, землянки вырыть, сушняку на дровишки заготовить, припасу какого, и, ежели тяжелая година наступит - уйти с женками да с ребятишками в то потайное место.

- А где припасов-то взять? - выкрикнули из толпы.

- Добыть надобно, - обернулась Алена на голос. - С топором ли, с колом ли, а добыть припасов на весь мир, и зелья ружейного, и ружей, и сабель, и коней добыть.

Синь-глаза Алены стали серыми, резче обозначились складки у рта, и казалось мужикам, что не баба перед ними, а пылкий вой рать для сечи скликает.